Дом с открытой перспективой от джона роберта нильсена

“Джон” 1969, документальный фильм о теории привязанности

В чем суть фильма “Джон”

В начале эксперимента никто и не предполагал, как разлука с матерью влияет на ребенка.

Родители помещают 17-месячного Джона на 9 дней в дом ребенка, на время, пока мама находилась в роддоме. Все эти девять дней Джойс Робертсон и видеооператор наблюдали за тем, что с ним происходило. Все 9 дней мальчика навещал отец.

Случай Джона демонстрирует влияние острой травматической утраты. По нашему мнению, очевидно, что и подострые травмы наряду с хроническим недостатком качественной материнской заботы способны оказать аналогичное воздействие на развитие ребенка. Наш клинический опыт позволяет предположить, что именно хронический дефицит качественной заботы в процессе ранней индивидуации ребенка, то есть на втором году жизни, приводит к возникновению психопатологической констелляции, называемой у взрослых пограничным расстройством личности

Фильм четы Робертсон (Robertson, Robertson, 1969) и комментарии к нему (Robertson, Robertson, 1971) касаются Джона, младенца 17 месяцев, который был оставлен матерью на девять дней в круглосуточных яслях на время родов второго ребенка. У Джона были хорошие, здоровые отношения с матерью. Персонал яслей, куда его поместили, неплохо заботился о детях, однако там не практиковалось, чтобы конкретный работник отвечал за ребенка. Сотрудники приходили и уходили в соответствии с графиком работы. Дети, постоянно находившиеся в учреждении, приспособились к этим условиям. Они хорошо научились справляться с агрессией, часто серьезной, посменно работающего персонала. Джон, привыкший к индивидуальному уходу матери, неоднократно предпринимал попытки привязаться к одному или другому сотруднику для получения необходимой последовательной индивидуальной заботы. Сменный персонал оказался неспособным удовлетворить потребности Джона, поскольку другие дети настойчиво предъявляли свои требования, отвлекая внимание, которое могло бы достаться ему. За девять дней Джон изменился. Вначале он из дружелюбного ребенка превратился в капризного, и каждый раз во время посещения отца пытался добиться возвращения домой. Далее он последовательно грустил, потом – сердился, и, наконец, замкнулся, стал безразличным, потерял аппетит и перестал откликаться на обращение людей, пытавшихся проявить участие. В отчаянии он обращался за утешением только к большому плюшевому мишке с мало удовлетворявшими результатами. На девятый день пришли родители, чтобы забрать его домой. Реакция Джона на их появление, по описанию четы Робертсон, была следующей:

“Приход матери вызвал у Джона бурную активность. Он стал биться, громко рыдая, украдкой взглянул на нее и отвернулся. Он несколько раз бросал на нее взгляды из-за плеча няни, после чего с отчаянным плачем отворачивался. Через несколько минут мать посадила его на колени, но Джон продолжал вырываться и кричать, выгибал спину, всеми силами пытаясь отстраниться. Наконец он вырвался и с плачем устремился к няне. Она немного успокоила его, дала воды и вернула матери. Он притих, прижался к ней, схватившись за мохнатое одеяльце, в которое его укутали, но, по-прежнему, не смотрел на мать.

Несколько минут спустя в комнату вошел отец, и Джон, вырвавшись из рук матери, устремился к нему. Он перестал рыдать и впервые прямо взглянул на мать. Это был долгий и внимательный взгляд. “Он никогда не смотрел на меня так”, – сказала мать” (p. 293).

Несколько позже мы вернемся к истории Джона при обсуждении других аспектов поднятой темы. Но вначале обратимся к его переживаниям ярости и проясним связь, возможно существующую между ними и видами ярости взрослых пограничных личностей.

Обобщая литературу по детской психологии и попытки трактовки детских реакций ярости для объяснения сходных реакций взрослых пациентов, можно выделить два вида ярости на чувство покинутости: (1) ярость памяти узнавания и (2) диффузную примитивную ярость.

Ярость памяти узнавания возникает у ребенка, регрессировавшего за время длительного отсутствия матери до IV стадии сенсомоторного развития по Пиаже, которую Фрейберг назвал стадией памяти узнавания. Утрата реального присутствия матери ведет к ярости на нее, после чего исчезает ее утешающий образ. Если ее отсутствие становится более продолжительным, то ребенком овладевает тихое отчаяние. Когда, наконец, мать появляется, ее узнавание не приносит радости. Вместо этого, вновь активизируется ярость, вызванная чувством покинутости, которая связывается с ее образом. Ребенок ненавидит и отвергает ее, как это бывает у пограничных личностей; иногда он упорно игнорирует ее, как поступают шизоидные личности. Однако используя память узнавания, он сохраняет ее образ.

Диффузная примитивная ярость возникает у младенца, не достигшего IV стадии сенсомоторного развития, то есть не обладающего еще памятью узнавания. Этой ярости, несомненно, свойственна большая распространенность, она не ограничивается матерью; ее проявления доступны меньшему контролю, и одним из наиболее ярких ее компонентов является паника. Для излечения от травмы, вызвавшей столь глубокую регрессию, ребенок нуждается в постоянном присутствии матери из-за утраты по отношению к ней памяти узнавания, ему необходим длительный телесный и визуальный контакт с матерью для подтверждения того, что она существует. Конечно, ее присутствие очень долго будет вызывать у него диффузный гнев и отвержение, но постоянство присутствия и эмпатическая терпимость к гневу и отвержению являются необходимыми для достижения умиротворяющего душевного равновесия, чему способствует восстановление памяти узнавания и воспроизведения в отношении матери.

Мы полагаем, что длительная интенсивная ярость является основным фактором, который обусловливает углубление регрессии от ярости памяти узнавания до диффузной примитивной ярости. Младенец, переживающий ярость памяти узнавания, особенно если он видит мать или отца в течение мучительно краткого времени, способен испытывать постепенно нарастающую ярость, которую можно назвать разрушительной. Она уничтожает образы родителей в фантазии, так сказать, комкая и выбрасывая их прочь из внутреннего мира ребенка. Эти переживания существенно усиливают его чувство брошенности и еще больше нарушают память о родителях, то есть углубляют регрессию до III или более ранних стадий, погружая ребенка в отчаянное одиночество и панику.

Стадия ярости памяти узнавания относится к более высокому уровню развития, чем диффузная примитивная ярость. Испытывая ярость памяти узнавания, ребенок (или взрослый) способен активно вычеркивать образ значимого человека, на которого злится, несмотря на его узнавание. Кроме того, он может использовать защитный механизм идентификации с агрессором, гневно отвергая его за воображаемое или реальное отвержение, исходящее от значимого человека. В отличие от этого диффузная примитивная ярость, несомненно, является менее контролируемым, лишенным объекта паническим состоянием, не содержащим упомянутых защитных механизмов.

Рассматривая девятидневную разлуку Джона с матерью в контексте работ Пиаже, Фрейберг, Винникотта и Толпина, можно отметить, что у него в возрасте 17 месяцев уже была хорошо развита память воспроизведения. Однако, утрата матери на девять дней без адекватной замены вызвала регрессию, которую чета Робертсон (Robertson, Robertson, 1971) и Боулби (Bowlby, 1969) описывали, как движение от протеста к отчаянию и изоляции. После множества безуспешных попыток получения необходимой заботы от персонала яслей у него вначале возникли плач и приступы гнева, затем – уныние и, наконец, – замкнутость. Временами, отчаянно пытаясь получить опыт утешения, он обращался к большому плюшевому мишке. В свете описанных этапов развития мы считаем, что у Джона наблюдалась регрессия от почти сформированной памяти воспроизведения до более ранней стадии памяти узнавания, он полагался полностью только на переходный объект. Неспособность успокоиться при встрече с матерью и его внимательный взгляд на нее свидетельствуют о присутствии ярости памяти узнавания. Когда Джон узнал ее, ярость, проявлявшаяся и ранее, до регрессии на IV стадию развития, вырвалась наружу с полной силой: он посмотрел на нее “долгим и внимательным” взглядом, затем решительно отвернулся и схватился за одеяло. По-видимому, переживание ярости памяти узнавания включало ее активное избегание и идентификацию с агрессором. Ее же он продолжал проявлять в форме замкнутости и приступов гнева еще несколько недель по возвращении домой. В статье четы Робертсон Джон противопоставляется другим сверстникам, временно находившимся в детских домах семейного типа, где их потребности понимали и удовлетворяли; поэтому у них проявления регрессивного поведения были незначительными.

Уязвимость детей в связи с недостаточностью “хорошей” материнской заботы отмечается не только на первом, но и втором году жизни и, возможно, в более позднем возрасте. Для пациентов с пограничным расстройством личности особое значение имеет развитие на втором году жизни, оно отчасти определяет степень выраженности психических нарушений и уязвимости к внешним факторам (Mahler,1971; Mahler et al. 1975; Adler, 1975; Masterson, 1976).

Вклад Малер в исследование раннего детского развития особенно ясно демонстрирует сенситивность детей младшего возраста к недостаточности или отсутствию материнской заботы. Она описывает важные психологические изменения, возникающие в этих условиях у ребенка примерно в возрасте 15 месяцев. Дети, которых она исследовала, ранее были способны к уверенному и живому изучению окружающей среды и возвращались к матери только при возникновении потребности в пище, утешении или “эмоциональной подпитке” в силу упадка сил или усталости. В этом возрасте вполне умелое передвижение позволяет ребенку отходить от матери довольно далеко, а остальные навыки помогают обходиться без некоторых ее услуг. По достижении VI стадии сенсомоторного развития не только устанавливается постоянство объекта и память воспроизведения, но и возникает понимание своей психологической отдельности от матери. Эти новые навыки, которые Малер назвала индивидуацией4) неизбежно приводят к той степени отделения от матери, которую ребенку трудно перенести. В поведении он попеременно стойко отстаивает независимость или льнет к матери, а при ее отсутствии проявляет беспокойство. Временами он требует магического удовлетворения своих потребностей. Малер назвала возраст 15-25 месяцев субфазой восстановления. 5) В это время ребенок отличается наибольшей сенситивностью к физическому и эмоциональному присутствию матери, ему трудно расстаться с ней, особенно учитывая легкость, с которой он уходил от нее своей нетвердой походкой на исследование неизведанного мира в предыдущей, по Малер, субфазе упражнения. 6) В период субфазы восстановления гибкий эмпатический отклик матери сталкивается с многочисленными, разнообразными и часто противоречивыми потребностями ребенка, и дети на этой стадии развития наиболее сенситивны к неадекватным в смысле эмпатии реакциям матери. Если рассмотреть случай 17-месячного Джона в свете наблюдений Малер, то можно предположить, что он утратил мать в начале субфазы установления отношений, когда особенно нуждался в ее эмпатической отзывчивости. Факт возникновения разлуки с ней на этой стадии развития отчасти объясняет болезненную интенсивность его реакции и регрессии, несмотря на разлуку всего в девять дней. Осуществленный обзор работ Пиаже, Фрейберг, Белла, Малер и Робертсон позволяет предположить, что хроническая уязвимость к потере поддерживающих людей и патологическая потребность в заботе у взрослых могут являться результатом травматического опыта в раннем детстве. Робертсоны наблюдали за развитием Джона несколько лет, и в отчете о проведенных исследованиях (Robertson, Robertson, 1971) они отметили, что у мальчика некоторое время сохранялась реакция отвержения на родителей и периодически возникали деструктивные вспышки гневливой требовательности. Когда миссис Робертсон посещала семью для сбора информации, регрессивное поведение проявлялось наиболее ярко. Довольно долго наблюдались раздражительность и чрезмерная сенситивность к разлуке с матерью. Согласно наблюдениям, в четыре с половиной года Джон был веселым и живым ребенком, но у него сохранялись опасения потери матери и с промежутком в несколько месяцев возникали не спровоцированные приступы агрессии по отношению к ней. Изучив эти данные, Анна Фрейд (Freud A., 1969) пришла к выводу, что расставания, которые взрослому кажутся незначительными, для ребенка могут стать психической травмой и вызвать хроническую чрезмерную уязвимость. Особенно если они совпадают с критическими периодами в развитии ребенка, когда он лишается поддержки взрослых, доступных в качестве эмпатических заместителей “достаточно хорошей матери”.

Рецензия на фильм «Открытый дом»

Потерявшая в результате нелепого несчастного случая мужа Наоми оказывается с сыном-старшеклассником Логаном фактически без средств к существованию. Чтобы хоть как-то начать распутывать ворох обрушившихся проблем, Наоми перебирается в загородный дом своей сестры, расположенный далеко в горах. Место здесь прекрасное, чудесные немногочисленные соседи проявляют максимум гостеприимства, смущает лишь одно – дом выставлен на продажу, и раз в неделю Наоми и Логан вынуждены покинуть особняк, чтобы его могли посетить риелтор и потенциальные покупатели. Уже после первого подобного мероприятия в доме начинают происходить странные вещи, кажется, кроме двух временных хозяев в бесчисленных комнатах, коридорах и подвалах бродит кто-то еще, кто-то, проникший в открытый дом с недобрыми намерениями…

Кадр из фильма «Открытый дом»

Триллером или ужастиком о маньяке, преследующем и сводящем с ума своих жертв самыми изощренными способами, сегодня никого не удивишь. Случаются, конечно, приятные исключения вроде недавних «Не дыши» и «Прочь», но на пару откровений приходится добрая сотня абсолютно проходных лент, грубо пользующихся давно обсосанными штампами, бесконечно перебирающими скудный набор жанровых клише, а то и просто рассчитывающих на эффективность дешевых пугалок и моря бутафорской крови. Хоррор-триллер «Открытый дом», авторы которого наверняка изначально рассчитывали на кинотеатральный прокат, отправился в «цифровую ссылку» на Netflix отнюдь не случайно – это весьма примитивная история, которая, кроме всего прочего, еще и крайне постыдно кончается. Сплошное разочарование.

Кадр из фильма «Открытый дом»

Еще из синопсиса можно сделать довольно очевидный вывод – картина четко поделится на три части: сначала авторы будут тщательно расставлять фигуры (нужно же объяснить зрителю, зачем два человека уезжают куда-то на отшиб, зачем пускают в дом чужаков и почему не знают о существовании в подвале множества закоулков), затем начнут нагнетать страсти, а в финале устроят обычную для подобного жанра беготню от маньяка – лучше, если в темноте и на холоде. Все именно так и происходит, в каждой сцене даже не самый пытливый зритель легко предскажет последующие действия героев и не ошибется ни на толику – вот тут на дороге окажется темная тень, здесь откроется дверь в подвал, на этом месте на заднем плане пройдет зловещий силуэт. Скука!

Кадр из фильма «Открытый дом»

Однако смешно даже не это, а то, что создатели картины, похоже, и сами не понимали, что хотели показать – в фильме по чеховским канонам развешано с десяток ружей, которые не выстреливают. Нам старательно показывают, как хорошо бегает Логан, но в фильме это ему никак не пригождается, его в какой-то момент начинают преследовать видения, но они ведут в никуда, зловещая бабушка-соседка Логана пугает, но ее поведению не дается толкового объяснения, злодей зачем-то крадет телефоны и выключает горячую воду в доме. А зачем маньяк накрыл в доме стол? У полиции нет ответов, у нас тем более. Возможно, нас хотели убедить в мистической подоплеке домашних странностей, но получилось как-то бестолково. Даже глупо. Вишенкой на торте стал использованный не к месту операторский «эффект вертиго», объяснения применению которого нет, кроме как: «Смотрите, что мы умеем делать фокусом и диафрагмой!»

Кадр из фильма «Открытый дом»

Но и это не финиш – в концовке зрителей ждет одна из самых нелепых загадок в истории триллеров, объяснить которую можно только одним: собака съела последние страницы сценария. Спойлерить не станем, но единственная реакция на финал может быть только недоумением, сопровождаемым мнительным «Ээээ…». Кажется, либо сценарист просто бросил писать, либо финал был снят, но оказался столь невзрачным, что его поспешили отсечь и оставить «легкую недосказанность».

Нам в последнее время часто приходилось говорить о том, что Netflix может изменить предвзятое отношение к релизам, которые не выходят в широкий прокат, однако авторам подобных скромных картин стоит все-таки прикладывать какие-то усилия, чтобы их фильмы называли не обидным словом «бэшка», а почетным сочетанием «независимое жанровое кино». «Открытый дом» достоин только первого, да и то с большим натягом.

Бесшовный дом Филипа Джонсона

В 1949 году известный американский архитектор Филип Джонсон, ученик Людвига Мис ван дер Роэ, построил в Нью-Канаан, штат Коннектикут, одну из своих резиденций, которая до сих про впечатляет и притягивает людей со всего мира. Стеклянный дом с одной комнатой площадью всего 17 на 10 метров обнажает почти всё своё содержимое. Как говорил сам автор проекта, его творение – единственное место с крышей и стенами, где можно увидеть восход и закат, находясь в одной и той же точке.

Филип Джонсон и Людвиг Мис ван дер Роэ

Стеклянный дом является знаковым для жилой американской архитектуры из-за инновационных методов использования материала и «бесшовной» интеграции в ландшафт. Он лучше всего понимается как павильон для просмотра окружающего пейзажа. Невидимый с дороги, он«сидит» на мысе с видом на пруд и лес. Филип Джонсон периодически жил в доме из стекла с 1949 года до самой смерти в 2005-м.

План стеклянного дома говорит о довольно традиционной организации жилого пространства. Несмотря на отсутствие разделяющих его стен, чью функцию выполняют предметы мебели, Филип Джонсон определил комнаты: кухню, столовую, гостиную, спальню, ванную и входную зону. Как заметил сам архитектор, дом легко бы мог стать колониальным, если бы не его оригинальный стиль.

План также учитывает чёткое расположение мебели, которое сохранено и сегодня. Ковёр определяет площадь гостиной, а кресла вокруг низкого стола «закрепляют» пространство. Гостиная – это центр, от которого «кругами» расходятся дом, двор и пейзаж. Фиксированная планировкапомещения контрастирует с окружающим ландшафтом, который постоянно меняется из-за погоды и смены сезонов.

В 1991 году Филипп Джонсон дал интервью специалистам Национального фонда сохранения исторических памятников США, которому он в итоге завещал стеклянный дом. Вот что он рассказал работникам фонда во время пешеходной экскурсии по территории вокруг знаменитого здания.

«Мисван дер Роэ и я обсудили, как мы можем построить стеклянный дом, и каждый из нас построил свой (Мисван дер Роэ спроектировал стеклянный дом Фарнсуорт. – прим. ред.). Мис был, конечно, первым, а мой стал усыновлением от мастера, хотя у меня совершенно другой подход. На мою работу повлияли многие исторические обстоятельства. Стеклянный дом стилистически представляет собой смесь Мисаван дер Роэ, Малевича, Парфенона, английского сада, всего романтического движения, асимметрии XIX-го века. Всё это смешалось в простом кубе.

Стеклянный дом появился из земли, на которой стоит. Это была моя самая трудная работа. Я проработал три или четыре года, выбрасывая идеи. И всё это было обусловлено самим ландшафтом. Я был посреди леса в середине зимы, и почти не нашёл этот маленький холм. Я увидел большой дуб. И «повесил» весь дизайн на холм и на дуб. Не забывайте, что это скорее ландшафтный парк, а не архитектура. Это скорее дань памяти английским паркам XVIII-го века, которые почему-то называются садами. Там нигде нет сада, я имею в виду, нет цветов, как думают американцы о садах. Это просто своего рода пейзаж, в котором я расположил дом.

Я прошёл несколько этапов. Один был даже с романскими арками повсюду и из камня. Но холм слишком мал. Мне пришлось взять половину дома и поставить его на холм, как сейчас.

Я подумал, что было бы неплохо иметь место, в котором можно было бы видеть всё на 360 градусов. Я утверждаю, что это единственный дом в мире, где вы можете одновременно наблюдать закат и восход солнца, стоя на том же месте. Потому что это невозможно в любом другом доме: вам придётся идти в другую комнату, чтобы увидеть один или другой из этих явлений.

Стеклянный дом с художественной точки зрения, конечно, является последователем стиля Мисаван дер Роэ. Всё пространство внутри дома было сделано с помощью простого мисианского метода расположения планов и блоков. То есть шкаф в спальнесоздаёт один план, кухня – другой. Это простая асимметрия, которую я положил в симметричную клетку, отрицая, сказал бы Мис, её. Но дом не является мисианским. Наружная симметричностьпридаёт вам спокойствие и собранность. Затем вы входите внутрь и попадаете в дикий мир асимметричных планов и объёмов. Я не знаю, откуда всё это произошло, за исключением множества идей Малевича, конструктивистов, но, в первую очередь, ранних проектов Мисао том, как идеально расположить пространства рядом друг с другом, скользя по ним, закрепляя их и изолируя. Вот что я здесь сделал.

Вы можете заметить, что вы доминируетенад всем местом из этой комнаты. Вы, как собака, обнюхиваетесь, заходя в дом, выбираете себе место на ковре перед камином, крутитесь, пока не находите эпицентр комфорта, а затем сворачиваетесь калачиком. Вы делаете это, не осознавая. Где я могу сесть? Где я могу быть уверенным, что на меня не нападут со спины? Где я чувствую себя эмоционально в центре вещей?Ковёр в гостиной– это плот, который плавает в своём правильном положении по отношению к камину. Ковёр –это и есть гостиная.

Стеклянный домстоит на лужайке так же, как коврик –на полу стеклянногодома. Газон очерчивается гранитной окантовкой, которая затем закрепляетсяозеленением. Оно ложится само по себе на платформугазонной травы, котораяобразует поля. Они появились там в XVIII веке».

Поучительная история американского эксперимента с постройкой спального района в стиле СССР

Америка могла быть совсем другой, если бы успешно закончился жуткий эксперимент по застройке спальных районов в стиле советского многоэтажья. Вот почему в США так и нет своего Бирюлева.

Мысль о том, что любой человек должен где-то жить, трудно назвать новой. Еще древние афиняне мучительно решали проблемы с жильем для неимущих, и, надо признать, с тех пор человечество не так уж сильно продвинулось в данном вопросе. Только в XX веке, на фоне стремительного роста населения, право каждого на крышу над головой было зафиксировано в большинстве Конституций. И, как водится, не обошлось без множества приключений.

Одним из мировых пионеров в области массового строительства государственного жилья для бедных стали США. Там уже в XIX веке начали создаваться программы жилищной помощи, но серьезно за дело взялись лишь после Великой депрессии. Президент Рузвельт в своем «Новом курсе» уделил особое внимание строительству социального жилья, и уже в первой половине 30-х годов сотни тысяч квадратных метров были предоставлены беднякам — за чисто номинальную арендную плату.

Надо сказать, что домики у Рузвельта получились весьма славные. Это были одноквартирные коттеджики на три-четыре комнаты, с палисадничком и задним двором, с горячей водой и ванной. Стоили они сущие копейки. Для получения права на аренду социального жилья семейству нужно было представить доказательства своей полной нищеты. Мелкие клерки и хорошо оплачиваемые рабочие рыдали кровавыми слезами: они были слишком богаты, чтобы там жить! И в результате служащий или шахтер платили в два раза больше за раздолбанную квартиру с одной раковиной на этаже, а безработный в это время нежился в горячей ванне.

Еще очень долго социальное жилье в США в среднем было гораздо лучше и качественнее жилья коммерческого. Но, конечно, на всех бедняков коттеджиков все равно не хватало. Поэтому в конце 40-х — начале 50-х годов от коттеджей и таунхаусов отказались.

Государство стало строить огромные комплексы социального жилья — целые районы со своей инфраструктурой: дорогами, больницами, школами, магазинами и, разумеется, высотными домами с удобными и дешевыми квартирами, куда и стали переселять бедняг из трущоб.

Хотели как лучше

Одним из таких комплексов стал грандиозный проект «Прюит-Игоу», созданный в Сент-Луисе, штат Миссури. В 1954 году он торжественно распахнул свои многочисленные двери перед новыми жильцами. Тридцать три одиннадцатиэтажных дома, объединенных в одну зону, с рекреационными зелеными территориями вокруг, с небольшими, но уютными и хорошо оборудованными квартирами, с просторными площадями общего пользования.

Архитектором проекта стал молодой, подающий надежды американец японского происхождения Ямасаки Минору. Он взял на вооружение принципы Ле Корбюзье: современность, функциональность, комфорт. Первые этажи всех башен были отведены под совместные нужды жильцов; там были подвалы, хранилища велосипедов, прачечные и прочие службы. На каждом этаже имелась длинная и широкая галерея, которая, по мысли автора, должна была стать зоной для общения жильцов.

Тут планировалось проводить вечеринки, тут должны были играть дети в дождливую погоду, тут можно было просто прогуляться, если тебе надоело сидеть в четырех стенах. Незадолго до того в Миссури отменили принципы сегрегации (охраняемое законом раздельное проживание белого и черного населения), и комплекс должен был стать не только символом социального благоденствия, но и форпостом интернационализма, терпимости и братства.

Ему дали название «Прюит-Игоу» — в честь героя Второй мировой войны, чернокожего пилота Оливера Прюита и белого члена конгресса от штата Миссури Уильяма Игоу.

Обошлась вся эта затея Сент-Луису в 36 миллионов долларов — гигантские средства по тем временам (смело можно умножить на двадцать, чтобы понять порядок затрат).

И в 1954 году тысячи бедных семей из разных трущоб Сент-Луиса въехали в новые прекрасные квартиры. Квартплата была смехотворной. Никакой прибыли, естественно, от проекта не ждали, поэтому жильцы платили только за коммунальные услуги, да и то с серьезной скидкой.

А получилось…

«Бедность заразна», — писал еще Бальзак, но авторы благородного социального проекта, похоже, никогда не задумывались над смыслом этого предостережения. Левые идеи уже тогда господствовали в образованном обществе, и то, что бедный человек непременно является жертвой жестокого капиталистического мира, считалось аксиомой.

Накорми голодного, одень раздетого, дай крышу над головой бездомному — разве эти правила не должны быть обязательны для каждого порядочного человека? История второй половины XX века, века великих социальных преобразований, показала, что эти замечательные правила нужно применять, только предварительно как следует подумав.

После того как комплекс «Прюит-Игоу» открыл свои двери малоимущим — одиноким матерям, пожилым леди в стесненных обстоятельствах, студентам из бедных семей, — тут же выяснилось много интересных вещей: — оказывается, пьющие безработные и одинокие матери иногда выращивают сыновей, которые не могут служить украшением общества; — пожилые леди, оказавшиеся в стесненных обстоятельствах, предпочтут жить хоть на хлебах у внучатых племянников, хоть в богадельне, но только не там, где маленький сыночек одинокой матери запуливает им в лицо их же собственной задушенной кошкой; — студенткам из бедных семей не нравится, когда их насилуют в лифте, а студенты предпочитают учиться, а не терять зубы, выясняя, кто самый крутой на лестничной клетке.

Вскоре все белое население покинуло «Прюит-Игоу», и теперь на 99,8% комплекс населяли чернокожие жильцы.

Образованные и хоть что-то зарабатывающие чернокожие, впрочем, тоже предпочли там не задерживаться — их расовой солидарности хватало до первых двух мордобоев в подъезде.

Из двух районных школ, к территории которых относился комплекс, вскоре уволились почти все толковые учителя. Тяжело рассуждать про Гамлета и квадратные корни, когда твои ученики в эстетических целях открыто мастурбируют на передней парте.

Выяснилось, что в современном мире многие бедные вовсе не жертвы обстоятельств, а люди, которые не хотят работать, равно как и соблюдать нормы права и приличия. Живя среди более успешных людей, они вольно или невольно подстраиваются под ход жизни вокруг, вяло, но включаются в какую-то полезную деятельность и худо-бедно, но оглядываются на закон.

И самым идиотским решением было отправить таких людей жить в окружении им подобных. Почти моментально комплекс превратился в фактически самостоятельное маргинальное государство, где понятия о праве собственности были хуже, чем у бушменов, где к человеку, который пытается зарабатывать на жизнь честно, относятся как к лоху и где насилие является доблестью.

Уже на пятый год существования комплекса лишь 15% жильцов вносили ту минимальную арендную плату, которая была необходима для проведения ремонта, вывоза мусора, поставок электричества и воды. Еще через пять лет количество платящих сократилось до 2%.

Уголок социального рая превратился в страшнейшее гетто США. 57-летняя Люси Стоунхолдер, росшая в «Прюит-Игоу», рассказывает: «Галереи были местом побоищ, там всегда околачивались подростковые банды. Света не было нигде: лампочки разбивались через несколько минут после вкручивания, так как в темноте бандам было проще заниматься своими делами.

В лифтах, пока они еще ездили, совершали групповые изнасилования. В грузовой лифт заталкивали неосторожную девушку или женщину, туда набивались подонки, лифт останавливали между этажами, и иногда вопли насилуемой раздавались по зданию буквально часами. Полицейские приезжали только в светлое время суток, от ночных вызовов они официально отказывались, так как не могли обеспечить безопасность своих людей.

Лишь в редких случаях, когда нужно было задержать какую-нибудь банду целиком, спецназ штурмовал одну из башен. Днем еще можно было показаться в подъезде или на улице, но после захода солнца все крепко запирали двери и не высовывали носа, что бы ни происходило».

Другая «счастливая» обитательница комплекса, Руби Рассел, в фильме «Миф «Прюит-Игоу»: городская история» вспоминает: «Все общие зоны были превращены в поле боевых действий. С утра там дрались дети, днем — подростки, с наступлением сумерек междоусобные разборки начинали взрослые криминальные группы. Любой не связанный с криминалом человек, у которого появлялся хоть какой-то шанс покинуть «Прюит-Игоу», бежал отсюда.

Башни делились на «хорошие» и «плохие». Наша была «хорошей». На некоторых этажах у нас даже были целые стекла, и мусор не лежал горами в коридорах, и перестрелки случались гораздо реже, чем в «плохих» домах. Тем не менее и в нашем «хорошем» месте убийства были не редкостью».

Именно в годы «Прюит-Игоу» Сент-Луис занял почетное третье место среди самых опасных для жизни городов США (и по-прежнему его занимает). В середине 60-х годов «Прюит-Игоу» выглядит уже как идеальное место для съемок зомби-апокалипсиса. Фасады зияют выбитыми стеклами. Территория вокруг домов завалена горами мусора — дворники давно отказались обслуживать комплекс. Сверху донизу исписанные похабщиной коридоры тускло освещаются фонарями, забранными в антивандальную сетку.

Здесь оседает 75% всего наркотрафика Сент-Луиса, поэтому на многих лестничных клетках можно видеть скрюченные фигуры лежащих людей, уползших в свою страшненькую нирвану. Не исключено, что некоторые из них мертвы.

На улицах здесь не стоят проститутки — это слишком опасно; местные девушки ходят зарабатывать в более респектабельные районы (каждая третья жительница комплекса задерживалась за проституцию, а каждый второй мужчина имел судимость). Район страшно воняет; запах многократно усилился после того, как в одной из башен прорвало канализацию и здание залило нечистотами с крыши до подвала.

Архитектор Ямасаки Минору давно вычеркнул из своего резюме упоминание о «Прюит–Игоу» — проекте, который должен был принести ему всемирную славу. Сегодня с тем же успехом можно было бы признаться, что это ты являешься архитектором ада, спроектировавшим все его знаменитые котлы*.

* Примечание бородавочника по имени Phacochoerus Фунтик: «Это еще что! Ямасаки повезло, что он умер в 1986 году и так и не увидел, что случилось с другим его любимым детищем — Всемирным торговым центром в Нью-Йорке. Кажется, именно так работает карма».

Конец «Прюит-Игоу»

В 1970 году сент-луисский комплекс социального жилья «Прюит-Игоу» официально признается зоной бедствия. Да, здесь не было ни наводнения, ни пожара, ни торнадо — тут все гораздо хуже. Ни один из проектов реконструкции комплекса и спасения его жителей не признан в городской администрации эффективным. Коммуникации рушатся на глазах, провести ремонт и реконструкцию с учетом местных особенностей не представляется возможным. И власти принимают единственное приемлемое решение.

Жильцов начинают расселять, направляя их в другое социальное жилье — обычно это один-два небольших дома в относительно приличных районах. Потом полиция и армия проводят рейд по выселенной башне, отлавливая там бомжей и наркоманов, башню оцепляет кордон, и ее взрывают.

Через два года «Прюит-Игоу» — это ряд заполненных строительным мусором котлованов, над которыми спешно высевают траву с ромашками. А Сент-Луис отныне решает проблему «детей Прюит-Игоу». Это десятки банд и несколько тысяч головорезов, с детства связанных совместным опытом выживания в очень диких городских джунглях.

Именно проблемы комплексов социального жилья заставили благополучных филантропов понять, что только деньгами и прочими благами нельзя сделать лучше существование людей, так или иначе выкинутых из культурной жизни. Даже обязательное всеобщее образование не является панацеей. И только постоянным контактом с носителями иной культурной парадигмы можно истребить дух трущоб, да и то процесс этот будет медленным, растянутым на несколько поколений.

А нам, обитателям страны, заполненной своими «Прюит-Игоу», нужно готовиться к тому, что никакие нефтяные золотые дожди еще очень долго ничего не изменят и пацаны с Тяжмаша по-прежнему будут лить на пустырях кастеты перед махачем с пацанами с Мясомолмаша… В общем, на наш век романтики хватит.

Джон Полсон – сделал состояние на ипотечном кризисе

Этого человека нередко называют легендой ипотечного кризиса или новой звездой современного финансового рынка. Кто же эта темная лошадка? Как ни странно, новая американская легенда является выпускником Нью-Йоркского университета, до недавнего времени работавшим в банке Bear Stearns, который разорился. Хотя, конечно, быть стипендиатом MBA и работать в отделе поглощений/слияний недостаточно, чтобы тебя считали мировой легендой.

Подобно большинству финансовых гигантов современности, Джон Полсон начал свой путь инвестора, не хватая звезд с небес. Он устроился в Paulson&Co – небольшую инвестиционную фирму, в чьем распоряжении было не более двух миллионов долларов.

Первое время никто не замечал эту компанию, кроме узкого круга экспертов. Суммарный объем средств, бывших в управлении у Полсона, едва достигал к 2002 году незначительной отметки в 500 млн долларов. Стоит отметить, что многолетнее отсутствие популярности и внимания шло компании только на пользу. Политику скрытности поддерживает и официальный интернет-сайт Paulson&Co: в оформлении страницы использовались только три цвета: белый, черный и зеленый. Из всей информации, представленной компанией, можно увидеть только приветствие, которое выполнено в виде надписи на простом бумажном листе. Минимализм призван подчеркнуть, что подробную информацию о деятельности фирмы руководство компании открывать не намерено.

С 1994 по 2006 годы компания была не очень успешной, однако в начале 2007 года случился странный прорыв: количество сотрудников Paulson&Co увеличилось почти до пятидесяти, а объем доверенных Полсону средств вырос в тысячи раз! Довольно странно, что в одночасье несколько богатых инвесторов, неизвестных общественности и поныне, решили вдруг доверить фондам Полсона управление 28 млрд долларов. В чем причины ошеломляющего успеха? Что легло в основу договоров с рядом влиятельных страховых компаний, банков и пенсионных фондов?

Помимо этого остаются открытыми вопросы в официальной биографии Полсона. Можно только гадать, благодаря чему молодой парень устроился на работу к таким легендам Уолл-стрит, как Леон Леви и Джон Нэш, а вскоре, используя их капитал, основал совместную компанию Odyssey Partners. Связи или талант всему причиной? Несмотря на всевозможные сплетни и слухи, публикуемые в прессе того времени, основная загадка – имя человека, кто в 2007 году согласился профинансировать игру Джона Полсона против рынка. Бесспорно, глупо отрицать, что основатель Paulson&Co смог многого добиться собственным умом, а также решительными действиями, требовавшими иногда идти против течения. Однако приходится признать, что один человек, обладающий своими жалкими миллионами, не мог быть влиятельным настолько, чтобы легко обрушить весь американский ипотечный рынок. Для придания этому кризису масштабов и лавинообразного характера в «сдувании» североамериканского ипотечного «пузыря» пришлось бы участвовать и весьма крупным мировым игрокам. Но широкой публике их имена до сих пор неизвестны.

Большинство современных аналитиков придерживается мнения, что мистер Джон Полсон одним из первых предсказал близкий и очень болезненный крах американской ипотечной пирамиды. По версии журнала Wall Street, события развивались тогда следующим образом: Полсон стал высказывать опасения насчет возможного обвала в американской экономике еще в 2005 году. Будущая звезда финансового мира в этот период особое внимание уделял продаже (в шорт) корпоративных облигаций разнообразных компаний, в первую очередь стараясь избавиться от автомобильных, рассчитывая, что на эти бумаги в скором времени сильно снизится цена, и он выкупит их обратно. Однако удача в тот момент отвернулась от Джона, поскольку рынки стремительно росли, а фонд нес колоссальные убытки. Понимая вероятность краха, миллионер поручает аналитикам найти в экономике страны сектор, в котором надувается «пузырь». В 2005 году Полсон спросил у аналитиков: «Где находится пузырь, который можно зашортить?» Впоследствии эта фраза стала безумно популярной. Аналитики, проведя исследование рынка, предположили, что единственный правильный ответ – сектор некачественных американских ипотечных кредитов.

В 2005 году большинству исследователей возможность обвала казалась настолько смехотворной, что в нее отказывались верить. Крупные инвестиционные компании и банки (в их числе знаменитые Merril Lynch и Citigroup) большую часть прибыли получали от CDO (ценных бумаг, которые обеспечиваются пулом из ипотечных закладных). В записанном в том же году интервью Джон заявил: «Большинство свято верили, что в США цены на жилье на национальном уровне не упадут никогда, что нет причин ожидать дефолт на рынке CDO». Полсон отмечал практически ничем не обеспеченный огромный сектор данного рынка, а также указал, что рейтинговые агентства серьезно переоценивают пулы ряда ипотечных облигаций и присваивают им более высокие показатели и рейтинги, чем они заслуживают в действительности.

Пытаясь разобраться в сложившейся ситуации еще больше, Джон поручил сотрудникам вручную просмотреть десятки тысяч ипотечных договоров, чтобы предоставить их реальную стоимость. Нужно было узнать, могут ли владельцы этого жилья постоянно платить по закладным. Полученные результаты подтвердили предположения Полсона о будущем крахе рынка и ожидаемой прибыли для его компании.

Первой ласточкой, возвещавшей неприятности, стала информация, поступившая от крупнейшей американской ипотечной компании Ameriquest Mortgage Co. Оказалось, что часть кредитов была выдана ею с нарушением установленных правил, и это впоследствии обошлось ее владельцам в 325 млн долларов при заключении мирового соглашения. Это случилось зимой 2006 года и, по идее, должно было насторожить аналитиков и игроков.

Предчувствуя приближение рыночного обвала, Полсон открывает очередной фонд (Paulson Credit Opportunities Fund), капитал которого составляет на тот момент чуть более 150 млн долларов. Этот фонд, созданный специально для игры на рынке ипотеки, быстро «встает в шорт», занимаясь продажей активов, взятых в кредит, с целью их приобретения в дальнейшем, когда цена на них упадет. Первые операции недвусмысленно говорили о намерениях Полсона играть против ипотечных бумаг, а также против рынка вообще. Соинвесторами Джона Полсона в 2006 году стали в основном европейские финансовые структуры.

Теперь владелец Paulson Credit действует намного осторожнее, нежели с акциями автомобильных корпораций годом ранее. Он не начинает слишком рано активную игру на понижение, вследствие чего его компания «выстреливает», когда рыночная ситуация, образно говоря, «висела на волоске», а для ее сдвига требовался лишь небольшой толчок. Однако в начале игры Полсон терпит колоссальные убытки. Ему немного удалось заработать в тот момент (до 2007 года) только на игре на понижение индекса ABX, который отражал стоимость «корзины» ипотечных закладных (так называемых subprime). Прибыль от вышеназванных операций составляла к концу 2006 года почти 20 %.

Друзья Джона, ясно представлявшие сложность обвала рынка, не раз предлагали Полсону отказаться от своей затеи, ведь в случае провала миллионера ждали бы ощутимые потери. Однако Джон был намерен не только не сокращать в ближайшее время размер вкладов, но, наоборот, значительно их увеличить. Жене он заявил, что успех его бизнеса теперь – это вопрос времени, и решил бороться со стрессами и неудачами ежедневными пробежками по Нью-Йоркскому Центральному парку.

Интересно, что одним из инвесторов антиипотечного фонда, учрежденного Полсоном, был родственник знаменитого Дж. Сороса Питер Сорос. Он выступил в поддержку Полсона, считая, что ситуация на рынке ипотечного кредитования сложилась так, что ее необходимо было взорвать, несмотря на потери.

Ожидания Джона были верны. Грянувший в конце 2007 года ипотечный кризис в Америке обрушил цены на жилье, и «непонятная» для многих игра на понижение сделала целое состояние основателю Paulson&Co, причинив крупнейшим американским инвестиционным банкам убытки, исчисляемые многими миллиардами долларов. Датой начала игры принято считать 7 февраля, когда о небольших убытках заявила New Century Financial Corp., являющаяся крупнейшей ипотечной компанией США. Индекс ABX упал тогда со 100 (данные на июль 2006 года) до 60, а прибыль фонда Полсона составила только за февраль почти 60 %! Когда ABX понизился до 20, прибыль Джона увеличилась в несколько раз. В то время миллионер опасался только того, что его идею украдут. Поэтому Полсон пользуется специальными программами, которые дают гарантию, что электронная почта, направленная инвесторам от главы Paulson Credit, будет под надежной защитой.

В результате развернутой Джоном деятельности (сюда входили, в частности, «утапливание» переоцененных облигаций и скупка хороших активов по невероятно низкой стоимости) прибыль Paulson&Co к концу года составляла миллиарды долларов.

Любопытно, что Полсон направил часть полученной им прибыли на благотворительность, причем средства предназначались тем заемщикам, которые были не в состоянии по разным причинам выплачивать долги по ипотечным закладным. Так, в октябре 2008 года Paulson Credit перевел 15 млн долларов «Центру ответственного заемщика», организации, помогающей семьям, которым грозит лишение права выкупа заложенного имущества и потеря жилья из-за их затрудненного финансового положения. Хотя Полсон не всегда был столь добропорядочным и отзывчивым, ведь свое нынешнее жилье (фешенебельные апартаменты в Нью-Йорке, большой дом на Long Island) он приобрел более 15 лет назад благодаря именно просроченным ипотечным закладным.

Роберт
Смитсон

Основатель ленд-арта, активный деятель паблик-арта, концептуального искусства и мастер инсталляции — всё это Роберт Смитсон (Robert Smithson, 1938-1973).

Родился будущий художник в городе Пассейк (Нью-Джерси, США). Он учился живописи в Художественной студенческой лиге Нью-Йорка (Art Students League of New York), а позднее – в Школе Бруклинского Музея. В 1959 году на одной из выставок были представлены его первые работы, в которых читалось увлечение юноши литературой, мифами и юрским периодом.

Первые работы Смитсона – это коллажи в направлении «ранний поп-арт», основой для которых послужили вырезки из спортивных журналов. Еще в то время он увлекался научной фантастикой, а его кумиром был Дэвид Смит, так как Роберт разделял его пристрастие к материалам ненатурального происхождения, таким как металл.

В 1959 году в Нью-Йорке в Artists Gallery состоялась первая выставка Смитсона. В то время он позиционировал себя как художника-графика.

Через пять лет Роберт примкнул к движению «Первичные структуры» (Primary Structures), участники которого ратовали за минимализм в искусстве. Там он завёл полезные для себя знакомства с такими известными личностями, как: Вирджиния Дван, Дональд Джадд, Роберт Моррис, Сол Ле Витт и своей будущей женой Нэнси Холт. Этот период творчества Роберта примечателен ещё и тем, что он написал несколько эссе, которые были опубликованы в журналах Arts Magazine и Artforum. В них он доказывал, что к искусству нужно относиться с математической беспристрастностью.

К известным произведениям этого сложного для художника периода относится скульптура «Падение» (Plunge, 1966), в которой ясно прослеживаются взгляды автора на математическую составляющую искусства. Работа представляет собой разные по размеру идеально ровной формы кубы, которые стоят друг на друге от самого маленького к большому. И если смотреть на них под определённым углом, то они действительно напоминают падающие фигуры.

В 1967 году Роберт начал исследовать промышленные зоны вблизи Нью—Джерси. Ему нравилось наблюдать, как огромные машины перевозят землю и камни. Под впечатлением от этого зрелища в одном из своих эссе он написал:

«Вместо того, чтобы заставить нас помнить прошлое как старые памятники, новые памятники, кажется, заставляют нас забывать будущее»

В творчестве эти впечатления воплотились в цикле объектов, который он назвал «Не-места» (Non-sites). Отсюда возникла его концепция — «Места» (Sites) и «Не-места» (Non-sites), которая стала основой ленд-арта. Она была описана в 1968 году в заметке «Предварительная теория не-мест». Там Роберт объясняет, что же такое «Не-место»:

«Не-место (земляная работа в помещении) — это трёхмерная логическая картинка, которая является абстрактной, однако репрезентирует реальное место в Нью-Джерси (Равнины Пайн Барренс)»

Места — это пограничные области, а Не-места — рукотворные произведения, для создания которых были взяты материалы из Мест. Такие работы на местности обязательно имели сопроводительные документы с точными данными о месте нахождения произведения ленд-арта.

В этом же году Роберт соорудил первое Не-место. Им стала работа «Не-место, Пайн Баррен» (A Nonsite, Pine barren). Это был сосуд с песком, собранным в точно задокументированном Месте – на аэродроме в Нью-Джерси.

Многие работы из этого цикла представляли собой камни, строительный мусор, песок или древесину, которые были помещены в различные формы — куб из стекла, трапецию из дерева или же решётку.

С 1967 года скульптор начал создавать трёхмерные работы, используя зеркала. Он оставлял их на достаточно долгое время в безлюдных местах под открытым небом, а потом фотографировал результат разрушительных изменений, которые «сотворила» природа.

В 1968 году было издано самое известное эссе Роберта — «Выпадение разума в осадок: Земляные проекты» (A Sedimentation of the Mind: Earth Projects), которое до сих пор остается основой в изучении ленд-арта.

Многие идеи для создания собственных произведений Смитсон почерпнул из работ своих кумиров Уильяма Берроуза, Джеймса Балларда и Джорджа Кублера.

В 1969 году Роберт полетел на полуостров Юкатан, для того, чтобы создать там серию инсталляций из зеркала под названием «Девять зеркальных пластов» (Nine Mirror Displacements). Одна из них представляла собой множество квадратных зеркал, которые были будто вплетены в корни огромного дерева.

В этом же году Роберт принял участие в инновационной программе «Искусство и технологии» (Art and Technology Program) в окружном музее искусства (LACMA, Лос-Анджелес). Но эта серия рисунков строгое жюри не впечатлила.

В 1970 году появилась «Спиральная дамба» (The Spiral Jetty), самая значительная и известная работа мастера. Финансированием этой грандиозной стройки занималась Вирджиния Дван. На деньги спонсора Роберт создал конструкцию спиралевидной формы, используя в качестве основного материала чёрный базальт. Со временем природа присоединила к нему морскую соль и грязь. Находится объект на северо-восточном берегу Большого Солёного озера у нефтяного месторождения Розел Пойнт, штат Юта.

Дамба уходит в озеро против часовой стрелки. Ее длина — 457,2 метра, ширина — 4,57 метра, удалённость от берега — 170 метров. Во время приливов вода в озере поднимается и покрывает Дамбу. Но даже во время отливов увидеть полностью ее можно только с самолёта. Работа была завершена за шесть дней, а процесс был снят на видеокамеру самим автором и его супругой. Из видеоматериала вышел 32-минутный документальный фильм, который также получил название «Спиральная дамба».

В 1971 году Смитсон построил похожую конструкцию в песчаном карьере в Нидерландах. Эта работа была названа «Разорванный круг/Спиральный холм» (Broken Circle/Spiral Hill). Она представляет собой две отражённые полуокружности, одна из которых – канал, а другая — дамба. В центре находится невероятных размеров глыба, которая устоит при любых катаклизмах.

В начале 70-х годов Смитсон обратился к проблемам экологии. Он старался располагать свои произведения в неблагополучных районах, чтобы показать разрушительное воздействие индустриальных объектов на природу. Скульптор даже просил огромные корпорации восстановить земли для их дальнейшего использования и предлагал свои услуги в качестве художника-консультанта.

В 1973 году скульптор вместе с фотографом проводил аэрофотосъёмку своей новой и еще незавершённой работы «Скат Амарилльо» (Amarillo Ramp). Этот полёт стал последним в его жизни. Самолёт потерпел крушение, пилот, фотограф и Роберт погибли. Проект под руководством супруги Смитсона завершили несколько других художников.

Сейчас большинство работ Роберта уже канули в Лету, но три наиболее значимых — «Спиральная дамба», «Скат Амарилльо» и «Разорванный круг» – еще существуют.

Если бы не воздушная катастрофа, то знаменитый художник наверняка еще не раз создал бы нечто невообразимое. Но его нет, и людям остаётся только наблюдать, как разрушается то, что он успел сделать при жизни.